Женщинам давно известно, что их оценивают — особенно при первом знакомстве — не столько по уму и достоинствам характера, сколько по одежде. Для многих женщин костюм — это зеркало их сути, их свободы. Разнообразные одеяния, выявляющие и подчеркивающие особенности и красоту их обладательниц, отражают также отношение к женщинам в обществе, степень их униженности, подчиненности и, следовательно, «закрытости» или, наоборот, «открытости» и свободы. Кроме того, в средневековую эпоху костюм человека был своеобразной «визитной карточкой»: по нему судили о степени знатности или богатства, о семейном статусе, профессии, месте проживания.

С самых древних времен женская одежда на Руси была разделена на нижнюю (нательную) и верхнюю. Это объяснялось прохладным климатом и требованиями гигиены. Поэтому нательная сорочка имелась в гардеробе даже самых бедных крестьянок. Шилась она, как правило, прямой и свободной из выбеленного льняного полотна, однако точный покрой ее неизвестен: этические представления русского средневековья не позволяли художнику «вольностей» — изображения женщин в одном нижнем белье. Рукава сорочки делались очень длинными, превышающими длину рук и поддерживались на запястье наручами — браслетами, изготавливавшимися из стекла, металла, дерева и обтянутых иногда кожей, иногда берестой или тканью. Детали наручей археологи сотнями находят в захоронениях.

Для украшения частей сорочек, видных из-под верхнего платья, их владелицы в деревне использовали бусинки и льняной плетеный ажур (мережку или кружево). По поверью, «нечистая сила» не могла ни войти, ни выйти через отверстие, защищенное рукотворным декором — вышивкой или плетением. Потому в женской одежде на Руси тщательно украшались ворот, обшлага и подол. В XVI-XVII вв., по словам англичанина Дж. Флетчера, вышивка на сорочке или орнамент с бусинами и мелким речным жемчугом (который предпочитали горожанки) мог быть «до трех-четырех пальцев в ширину». У знатных дам на льняных рубах (сорочках) были нашиты дробницы — мелкие и легкие металлические пластинки в виде блесток, листиков, лапок. В XIV-XV вв. у княгинь и самых богатых боярынь праздничная сорочка стала шиться из шелка. Привозимые из Византии и Персии матово отблескивавшие шелка продавались купцами на русских базарах по баснословным ценам. Шелковые одежды считались роскошью, надевали их редко и хранили очень бережно.

У богатых женщин поверх нательной сорочки во времена Московского царства (XVI-XVII вв.) надевалась еще одна — красная, праздничная. Удивленный Дж. Флетчер, который не сталкивался с подобным в своем туманном Альбионе, поспешил сообщить об этой «странной», как он считал, привычке носить две рубахи. Красная сорочка кроилась московитками из шелковой ткани, часто полосатой или узорной, более длинной, чем нательная рубашка. Чем тоньше была ткань, из которой шилась нарядная сорочка, — тем более длинными делались ее рукава, достигавшие иногда 4,5 м.

На талии нижняя сорочка подхватывалась тонким пояском, служившим в дохристианские времена «оберегом», таким же, как кружево и вышивка. В XVI-XVII вв. пояс на сорочке стал символом целомудрия и благочестия. Появиться без пояса даже дома считалось зазорным, а уж при посторонних оказаться неподпоясанной считалось просто верхом неприличия. Летописи и другие официальные источники XVI в. сообщают разные версии семейной драмы царя Ивана Грозного, закончившейся убийством его сына. Но все они сходятся в том, что поводом, вызвавшим ярость царя, была распоясанность жены царевича, которая посмела попасться на глаза самодержцу «в одной простой рубашке», без пояса, простоволосой. Заметим: в таком обличье беременная невестка самодержца оказалась не где-нибудь на людях, но на женской половине терема, у печи. Тем не менее, Грозный бросился на несчастную с кулаками. Царевич решил защитить жену...

Согласно правилам, поверх нательной сорочки должно было быть надето хоть какое-нибудь верхнее «платье». В деревне поверх рубы носили запашную юбку — поневу (от древнерусского «понять» — обнять). Эта часть женского костюма родилась из набедерного полотнища кочевников. Поневы делались и однотонными, и пестрыми из холста, льна или шерстяной ткани. В городах поневу перестали носить уже к XIV в., но в одежде крестьянок она сохранилась на многие столетия.

ПОНЕВА:

Поверх поневы и сорочки древнерусские женщины, особенно в холодное время года, надевали шерстяные, хлопчатобумажные, а некоторые и ворсистые одеяния разной формы и длины. И у зажиточных, и у бедных они были одинаковыми по крою, но различными по использованным тканям. По ним-то и судили о положении владелицы костюма на социальной лестнице. Кроме того, костюм княгинь или боярынь имел больше предметов и деталей в каждом виде одежды, можно сказать, был «укомплектован» большим числом компонентов.

Фресковые изображения княжен, боярынь и их прислужниц, а также миниатюры древнерусских летописей позволяют заметить, что женщины на Руси предпочитали длинные платья неприталенного свободного силуэта, дополненные какой-нибудь накидкой, распашным одеянием. И платье, и накидка украшались по стыку ткани каймой. Среди знати очень «модными» считались плащи, которые путешественники с Востока, увидев на русских женщинах, назвали «хила» (халат). Древние руссы именовали их ризы. Это были простые четырехугольные полотнища, которые накидывали на плечи и закалывали там булавками или застегивали пряжками. Плотная ткань ниспадала вдоль тела широкими складками, иногда вокруг талии её подвязывали поясом.

Пояс, подол и вообще вся верхняя одежда богато орнаментировались. Требовавшие прилежного труда и кропотливой работы, эти орнаменты были нашивными, используемыми по многу раз. Об этом говорят завещания княгинь, в которых они отписывали дочерям и невесткам нашивные спорки со своих нарядов. Рисунки их, выложенные тесьмой, шитые золотом и серебром, не утомляли глаз однообразием. Были тогда и излюбленные мотивы, которых не встретишь, например, в похожей на древнерусскую византийской «моде» того времени. Это — изящные «лунницы» (месяцеобразный орнамент), мотив «плетенки» (имитация прутьев в корзине), затейливые сердцевидные фигурки под полуциркульными арками — «кокошниками».

Особую роль в торжественной одежде женщин Древней Руси играли большие накладные воротники-ожерелки, выполненные на какой-нибудь жесткой основе — кожаной или берестяной, обтянутые шелком, плотной бархатной или парчовой тканью, вышитые золотом и «саженные жемчугом». Такой драгоценный воротник, расшитый жемчугом в 3190 зерен, отказала в своем завещании волоцкая княгиня Ульяна (XIV в.) своим детям.

В XVI-XVII вв. излюбленной и очень практичной формой повседневной и праздничной одежды женщин стал знаменитый сарафан. Поначалу это была одежда мужская, и лишь с XVI в. его стали носить женщины. Типы сарафанов были многообразны: комнатные, уличные, в виде цельного платья без рукавов или юбки на лямках, надевавшиеся через голову и распашные, «глухие» и застегивающиеся спереди на пуговицы (их искусно ковали из металла или вырезали из дерева). Сарафаны шили из плотных и ярких цветных материй. Простейшие, для полевых работ — из домашней крашенины, нарядные — из дорогих привозных тканей. Украшались готовые платья золотой нитью «в прикреп», кружевом, драгоценными камушками.

Сарафаны не подпоясывались. Именно в XVI в. с распространением православной аскетической концепции и теремов с их затворнической жизнью женщин из среды знати, в женской одежде возникла тенденция полностью скрывать абрис фигуры, не подчеркивать талии и бюста. Пояс стал употребляться в Московии лишь для нательного белья. Верхние же, надеваемые поверх сорочки и сарафана одежды — и поясные (до талии), и до пят (длинные) — не содержали и намека на природное сложение их обладательниц. Не случайно многие виды верхних женских одежд принято было носить внакидку или, по крайней мере, не застегнутыми: так были видны платья и иные наряды под ними и в тоже время скрывалась фигура.

Внакидку, например, носили душегреи (одежду, «греющую душу», верх груди) — короткие и широкие курточки до талии, а также опашни («опахивавшие» фигуру) — своеобразные «жакеты» с очень длинными, сужавшимися к запястью рукавами и спиной, кроившейся длиннее переда. Опашни не застегивались, хотя имели множество драгоценных пуговок. Иногда их украшали мехом по подолу. В XVI-XVII вв. душегреи и телогреи дополнились новым безрукавным вариантом, так называемым бострогом. Типичным стал крой поясной распашной одежды с немыслимым количеством складок у талии, равным образом скрывавших и большой живот, и излишнюю худобу.

Боярыня в зимней одежде — опашне и повое. XVII в.

Из длинных одежд для улицы самой популярной у женщин Московии XVI-XVII вв. был летник. Он стал к тому времени и непременной деталью свадебного туалета женщины. Очень простые по крою, напоминающие перегнутые пополам прямоугольные полотнища, летники были просторны и широки. Их короткие и свободные рукава, как крылья, свисали с плечей, оставляя видными богатую вышивку сорочки. Нижняя часть летника часто делалась из более тяжелой парчевой или бархатной ткани, с рельефным узором. Летник надевали поверх сарафана, причем подолы нижних одежд выглядывали из-под него, образуя «лесенку».

Зимний вариант летника назывался кортелем. Его подбивали мехом и вообще шили, сдублировав несколько тканей для теплоты. Украшения на кортелях и летниках — вошвы, были нашивными, и каждое представляло собой произведение искусства, по-своему уникальное, неповторимо сочетающее фантазию и вкус его создательницы. Вошвы передавали из поколения в поколение, равно как и пристяжные воротники-ожерелки.

Другие виды верхних женских одежд эпохи Московии — однорядки (бесподкладочные, «в один ряд», одеяния с длинными рукавами до пола и прорезями в них для рук) и епанчи (бесподкладочные плащи типа бурок) — имели тот же прямой или расклешенный силуэт. По традиции, впереди на них было нашито множество пуговок, но это было чисто декоративное «излишество»: все одежды были распашными и предполагали доступ для обозрения нижних слоев костюма.

В торжественных случаях поверх всех этих нарядов боярыни и княгини, а особенно царицы в Московской Руси носили еще и мантию, которую в Московии очень точно называли приволокой, так как она именно «волочилась» за платьем. Шили эту роскошь из шелка — красного или белого с золотым и серебряным шитьем. Зимой приволока надевалась поверх шуб.

В холода древнерусским женщинам без меховой одежды было просто не обойтись. Шубы в морозной и снежной Руси были необходимостью, так что даже в самых бедных семьях имелась теплая одежда. Разнообразие и богатство мехов, носившихся на Руси, неизменно потрясали иностранных путешественников. По их словам, состоятельные княгини шили шубы из дорогостоящих шкурок горностая, соболя, куницы, рыси, бобра. Бедные женщины довольствовались дешевыми. «Девичьим» мехом называли на Руси мех белки и зайца. Богатым «мужатицам» считалось зазорным носить такие «легкомысленные» шубки!

Самым доступным на Руси и носким мехом была овчина. Те же, кто не мог раскошелиться на покупку даже дешевой шубы (цена ее была примерно 20 рублей, что равнялось стоимости имущества небольшой крепостной семьи), носили теплую одежду из нескольких слоев шерстяного сукна. О таких шубах остряки говорили, что они «на рыбьем меху», т. е. холодные: «у кого-то шуба соболья, а у нее — сомовья».

Все виды шуб надевали тогда мехом вовнутрь. Лишь в бедных семьях, где не было средств для тканого чехла, довольствовались нагольным тулупом или кожухом (ставшим сейчас популярной «дубленкой»). Но такая одежда считалась грубой, рабочей. А на «выход» большинство женщин на Руси имело даже не один, а несколько тканых чехлов для меховых одежд, причем из самых разнообразных и ярких тканей. У русской княгини XV в. могло быть до десятка разных шуб. «Багряная, червчатая, сизая, бело-голубая, зеленая», да еще «кожух из беличьих животиков», да две «шубы собольи из дикого (серо-голубого — Н. П.) бархата с золотым шитьем», да «шуба, покрытая венецианским шелком» перечислены в завещании холмской княгини, передавшей все это богатство дочери (XV в.)

Иностранцы не уставали удивляться яркости русских шуб, их буквально сказочным украшениям: в XVI-XVII вв. модной декоративной деталью женской меховой одежды стало кованое серебряное кружево. С такой отделкой, например, дал приданое дочери шуйский купец В. И. Бастанов, сшивший ей аж пять таких шубок, в том числе одну «на горностаях», мехе, которым в Европе украшались лишь королевские мантии. Впрочем, и на Руси такие роскошные меховые одежды хранили больше в сундуках и надевали изредка, в особо торжественных случаях. Дорогими мехами украшались нередко рукава и подол платьев. Из этой «моды» родилось слово «опушка» — то есть что-то «опушенное», украшенное мехом или пухом. Ширина такой отделки доходила порой до полуметра, что не могло не удивить иностранцев.

К шубам в холодную погоду надевались рукавицы или просто мешочки на меху. Рукавки персчаты — перчатки — были редкостью даже в гардеробе цариц. Обыкновенным был обычай в морозы просто «спускать рукава» и прятать в них руки, не надевая варежек.

Древние фрески говорят о том, что одежда женщин знатных и богатых была многоцветной, если не сказать пестрой, предполагала яркие сочетания, свежие, сочные тона. Специалисты по археологии и тканям, а также лингвисты установили, что в Древней Руси были известны десятки наименований оттенков различных цветов, получаемых с помощью естественных красителей. Синюю краску делали из сон-травы, василька, черники; желтую — из дрока, березы; золотисто-коричневую — из шелухи лука, коры дуба, груши. Но излюбленным цветом всех женщин на Руси был красный, цвет-«оберег». Не случайно слова «красный» и «красивый» в древнерусском языке были синонимами. Да и природных красок, дающих красно-коричневый оттенок, было в то время с избытком: гречишник, зверобой, кора дикой яблони, ольхи, крушины.

Яркие, разноцветные ткани в сочетании с украшениями золотой и серебряной нитью придавали женским одеждам пышность и парадность. Продемонстрировать богатство и великолепие своих платьев русским княгиням и боярыням удавалось на свадебных пирах. Даже современному читателю трудно удержаться от восторга, когда в летописях или завещаниях описываются наряды тогдашних «модниц». Скажем, у дочери верейского и белозерского князя Михаила Андреевича, кнж. Анастасии было около трех десятков различных одежд, летних и зимних, сшитых из всевозможных тканей — от шелков и «паволок» (на Руси их называли еще «тканым воздухом») до парчи и бархата. Особенно хороши были у Анастасии шубки: белая, «рудо-желтая», багряно-зеленая, «червчатая», подбитые куницей, соболями и белкой. Одна из повседневных шубок, алая («червчатая»), была на лисьем меху. Чувствуется, что верейский князь баловал свою дочь — ведь лисья шкурка стоила в то время больше рубля серебром (цена, равная крестьянскому оброку за целый год).

Любой костюм древнерусской женщины — и повседневный, и праздничный — дополнял головной убор. Он имел несколько смыслов: эстетический (завершал одежду), социальный (показывал достаток семьи), этический (замужней женщине нельзя было, по традиции, ходить простоволосой). Традиция шла со времен язычества, когда покрывание головы означало защиту женщины и ее близких от «злых сил». Женские волосы считались опасными, вредоносными для окружающих. Дохристианскую традицию использовало православие, запретив женщинам входить с непокрытой головой в церковь.

Девушки были свободны от жесткого предписания скрывать волосы. Напротив, юные красавицы старались выставить напоказ свою косу. Во время некоторых народных праздников волосы вообще принято было не заплетать. Девичьи головные уборы — венцы и кокошники — походили на короны. Узкая полоска металла или коры, обтянутая материей, охватывала лоб и скреплялась на затылке; иногда вместо кокошника девушки надевали просто налобные повязки, делавшиеся из парчи или плотного льна. Рожденные из цветочных венков, кокошники были дополнением и украшением нехитрых девичьих причесок.

Нередко прядки волос на висках заплетали в косички, из них делалось «кольцо» и нанизывались шумящие подвески из бронзы или стекла. К височным украшениям, крепившимся на волосах или кокошнике, относились очень популярные в X-XIII вв. металлические полусферы, полые внутри — колты. В колты вкладывались кусочки тканей, ароматизированные смолой и иными природными «духами».

В отличие от девичьего, головной убор замужней женщины целиком закрывал волосы. Смена прически — переплетение одной косы в две, уложенные «венцом» вокруг головы, а также надевание убора замужней женщины (кики) было одним из центральных ритуалов свадебного «веселия». Девушка становилась женщиной в глазах окружающих не после первой брачной ночи с женихом, а после надевания «бабьей кики» — головного убора «мужатицы». «Кика» отчасти походила на девичий венец: она тоже была высокой и делалась на жесткой основе. В то же время, кика вобрала в себя элементы полотенчатого головного убора, являющегося одним из древнейших.

Важнейшей ее частью был тонкий платок (убрус, повой), под который укладывались заплетенные в косу волосы. Конец платка спускался на плечи, спину и грудь. Зимой поверх платка надевалась меховая (или отороченная мехом) шапка, летом — венец, похожий на кокошник, но с закрытой макушкой. Во всех «киках» богато украшалась налобная часть — очелье. Прорезной орнамент и вышивка составляли причудливый рисунок, завершающийся в парадных вариантах бахромой из нанизанных металлических «зерен», жемчужин или стекляруса.

Выразительность и пестрота головного убора женщин всех сословий служила цели, как писал в XVII в. один современник, «придать большую цветность и возвысить красоту» женских лиц. Тонкий светлый платок-убрус, особенно в нарядном варианте с жемчугом и серебряной нитью, должен был оттенять своей белоснежностью щеки, а собственно сам головной убор (кика у замужних, венец, коруна или простая повязка у незамужних) гармонировал с румянцем — так много в нем было красного цвета, ярких камней или их имитаций. Зимой дорогостоящая меховая опушка шапок (у боярынь и княгинь — бобровая, соболиная) надвинутых низко на лоб, призвана была усиливать черноту бровей и ресниц. Миссионер-католик, чех Иржи Давид описал виденных им в конце XVII в. в Московии женщин, которые «удивительным образом выдергивают свои брови с помощью какого-то порошка, а после рисуют их черной краской в виде полукруга» выше естественного места, и шапки тогда «почти касаются бровей».

Стоит отметить, что к XVI-XVII вв. особое значение в создании выразительного внешнего облика московитки стали играть не только сложные и яркие головные уборы, но и косметика. Представления о красоте ассоциировались поначалу прежде всего со здоровьем. Худоба и бледность считались проявлениями болезненности, «худого поведения» — «нехороших излишеств» и даже разврата. В некоторых церковных текстах «бледная» и «блядная» (развратная) использовались как однокоренные. Так что женщины, опасаясь худой молвы, мечтали иметь яркий румянец во всю щеку («как маков цвет»), белую кожу («как бы белый снег»), «ясные очи» с поволокой (с блеском, «как у сокола»), черные брови («как собольи хвосты»).

В русском фольклоре того времени бытовало понятие «писаной красоты» — т. е. как бы рукотворной, созданной мастерством художника. Это определение становится понятным, если принять во внимание исключительное пристрастие московских красавиц XVI-XVII вв. к макияжу. Правда, с точки зрения европейцев, он был «неумел», «неискусен», «груб» и в конечном счете нарочит. Однако сами московитки думали иначе. Традиция требовала тогда от каждой женщины краситься заметно и броско. «И как бы красива она не была (а красивые женщины у русских есть)», — писал немецкий путешественник Г. Шлейссинигер, побывавший в России в самом конце XVII в., — все равно она должна краситься, ибо таков обычай в стране; и обычай этот так укоренился, что, когда жених посылает невесте свой первый подарок, то в этом подарке обязательно должна быть коробочка румян и белил«.

Другой иностранец, Адам Олеарий, рассказывает об одном случае, когда «жены боярские» буквально заставили княгиню Черкасскую — «женщину прекрасной наружности», краситься так же грубо, как они, упрекая ее, «что в своем стремлении к ественности она презрела обычаи своей земли и стремится опорочить прочих», которые внешне не были столь привлекательны. В итоге же, отмечал Олеарий, эта «прекрасная женщина должна была уподобиться свечке, зажженной при светлом солнечном сиянии».

«Мода» московской знати XVI-XVII вв. вынуждала прятать естественную красоту и быть, «как все»: заметно белиться, ярко румяниться (иногда — свеклой), чернить сурьмой брови и ресницы, синить и подводить веки почти до виска и даже закапывать в глаза различные составы, чтобы расширить зрачки и придать им большую «глубину». Использование столичными модницами некоторых из этих средств пагубно сказывалось на здоровье. Об этом писал придворный медик самодержца Самуил Коллинз (конец XVII в.), перечисливший в «Письме к другу, живущему в Лондоне» вредные добавки в составе макияжа русских женщин.

К ним он отнес ртутные препараты, охру, испанские белила (висмут), металлическую сажу, которая разводилась водкой и часто использовалась московитками для подкрашивания бровей и ресниц. Ужасавший многих европейцев московский «обычай» чернить зубы, заморский медик верно истолковал как «превращение необходимости в украшение». Зубы у русских, как это нередко бывает у северных народов, не получающих в достаточном количестве витаминов и кальция, не отличались белизной. Чтобы исправить природную огрешность, знатные женщины в Московии использовали ртутные белила, после чистки которыми зубы мгновенно становились белыми, но длительное применение такого способа очистки зубной эмали приводило к разрушению сначала зубов, а затем к отравлению женского организма в целом.

Чтобы испорченные зубы не отличались от здоровых, женщины мазали их специальным черным составом, что и ужасало иностранцев. Бледные, набеленные лица женщин с красными щеками и черными зубами выглядели отталкивающе. Европейцы справедливо упрекали русских в «варварстве» и «почитании красотою сущего безобразия». К счастью, мода на черные зубы, равно как и на использование ртутных белил, существовала всего полстолетия, и больше никогда не возвращалась.

В то же время, народные знахари и особенно знахарки, не знакомые с городской модой, располагали таким огромным «каталогом» средств красоты и знанием особенностей такого количества различных мазей, масок и притираний, способствующих сохранению молодой и оживлению увядающей кожи, что им могли бы позавидовать исследовательские группы современных косметических фирм. Они и сейчас могут найти немало ценного в русских «Лечебниках» XVI-XVII вв., сохранивших описания этих составов. Под интригующими заголовками, типа «превратить старуху в молодую» в них описываются несложные способы ухода за кожей с помощью умываний и ароматов (духов), описания омолаживающих составов из овсяной муки, меда, кислого молока, растительных масел и смол, рассказы о чудодейственных свойствах трав, способных «выводить из лица морщины», разглаживать уродливые складки.

Даже в деревенской среде женщины задумывались о том, как стереть следы времени на лице. Все, от мала до велика, «на люди» и на праздник, пудрились мукой, румянились естественными румянами, вызывавшими прилив крови к коже (листья росянки), наводили брови жженой пробкой, усиливая таким образом естественные краски своих по-северному неярких лиц. Выразительность и пестрота головных уборов и косметики служила общей цели «придать большую цветность и возвысить красоту». Тонкий светлый убрус, особенно в нарядном варианте с жемчугом и серебряной нитью, оттенял белоснежностью щеки, красный цвет в кике или венце гармонировал с румянцем. Той же цели служили в убранстве женской головки и фигуры украшения с яркими камнями или их имитацией.

Разнообразие украшений древнерусских женщин и жительниц Московии XVI-XVII вв. очаровывает всякого, кто видит их в современных музеях. Есть среди них гривны и мониста, цепи сложнейших плетений, в том числе с медальонами и ожерелья, шейные подвески и кресты, образки и длинные серьги, браслеты всех мыслимых форм, тонкие и широкие, пластинчатые, с удивительными камнями, привезенными с Урала, и сверх того — перстни, запоны (заменявшие пуговицы), пряжки, бляшки, крючки... Некоторые из украшений поначалу, в X-XIII вв., являлись амулетами, обеспечивающими защиту от «сглаза». Поэтому среди них часто встречаются «шумящие подвески» (по поверью, отгонявшие все «злое»), солярные знаки, пристежки с изображением птицы-сирина (символа домашнего благополучия), конька с длинными ушами и хвостом-колечком (символа добра, верности, дружбы). Со временем амулетное значение украшений стерлось, забылось, но традиционные формы и способы изготовления остались.

Ювелиры нашего времени, оценив сложность исполнительной техники XI-XVII вв., бывают, как правило, вынуждены признать, что теперь такое мастерство им уже не под силу. Да и в те времена многие из украшений были созданы по индивидуальному заказу, согреты вдохновением и потому неповторимы. Украшения из золота и серебра, осыпанные драгоценными и полудрагоценными камнями, жили в княжеских семьях столетиями, переходя от матери к дочери, от нее к внучкам и далее по женской линии. В каждом княжеском завещании XIV-XV вв. значительное место уделялось их подробному описанию, поразительно скрупулезно учитывающему все дефекты и повреждения, трещины, выпавшие «камушки», следы ремонта и починки фамильных сокровищ. Однако от XVI-XVII вв. до нас дошли лишь немногие образцы мастерства русских ювелиров: масса дорогих вещиц, любовно передававшихся ранее из поколения в поколение, в начале XVIII в. пошла в переделку и переплавку по новым образцам моды.

И если в X-XIV вв. искусные мастера обслуживали по большей части потребности великоняжеского двора и столичной знати, то к XVII вв. к ним обращались уже нередко и просто зажиточные горожане и даже селяне, у которых появлялись «лишние» деньги — на приданое дочери, на подарок «внуке». За всякой богатой невестой везли на новоселье после свадьбы не только огромные сундуки с нарядами, но и лари с украшениями, а также до пуда ссыпного жемчуга, необходимого для «поправки» платьев. Платье боярской дочери Натальи Кирилловны Нарышкиной, которое на нее надели после наречения царицей, было так тяжело от вышивок и каменьев, на груди и шее девушки было «уложено» такое множество украшений, — что у нее, по ее признанию, заболели ноги.

В простонародье же девочки, девушки и женщины носили расшитые наряды и украшения, куда более легкие и скромные. Вместо золота и серебра в них использовалась медь и ее сплавы. По словам А. Олеария, еще в XVII в. сохранялся обычай прокалывать девочке уши, как только она начнет ходить. Сережки носили все маленькие девочки — это отличало их от мальчишек, одетых и постриженных точно, как они. По тонкости работы простонародные украшения зачастую не уступали «господским», а уж по прочности явно превосходили их.

Важную роль в древнерусском и московском женском костюме — как декоративную (украшение и зачастую дорогое!), так и функциональную имели поясные кошельки. Поскольку карманов в одежде допетровского времени не было, мешочки-калиты имелись буквально у всех. Они украшались вышивкой, подвесками, бубенчиками, хитроумными замочками, особенно, если были «скаными», плетеными из тонкой металлической нити. Немаловажным аксессуаром древнерусского женского костюма, в том числе парадного, были также застежки. Среди них встречаются изделия редкостного совершенства, простые и законченные по форме. Особое значение застежки (так называемые фибулы) имели в домосковское время, когда с их помощью женщины и девушки застегивали сорочку у ворота и прикрепляли подвески к платью и к поясу, в том числе хозяйственные предметы: ключи, кресала, ножички и ножницы, а также амулеты. Позже булавки и застежки утратили функциональное значение, оставшись лишь видом украшений — одежды и обуви.

Последняя гармонично дополняла женский костюм. В деревнях она была сравнительно проста: все носили лапти, плетеные из внутренней части коры лиственных деревьев. Полоски размоченной в специальном составе коры сплетали с покромками ткани. Для получения одной пары лаптей на небольшую женскую ножку нужно было погубить три-четыре молодые липки, а носились такие лапти от силы неделю... Плели лапти и из грубой кожи, но они были много дороже лыковых и не всем были по карману.

В городе женщине ходить в лаптях было зазорно. Все горожанки имели кожаную обувь. Ее делали из шкур лошадей, быков, свиней, а самые зажиточные могли позволить себе обувь из нежной и мягкой козлиной кожи. Чтобы сшить яркие саможки или полусапожки, в которых не стыдно было показаться не только на пыльных улицах, но и на большом пиру, устроенном великим князем, русские горожанки за много месяцев до «события» оставляли заказ обувщику. Он снимал мерку с ноги. После того шкуру освежеванного животного несколько недель квасили в хлебном квасе, затем дубили корой ивы, ольхи, дуба, скоблили, растягивали, жировали, разминали и окрашивали в нужный цвет, зачастую очень яркий. Форму сапожку придавали жесткие прокладки из бересты.

Голенища нарядных сапог украшались вышивкой, кожаным плетением, прорезями, металлическими пластинками. Зажиточные горожанки в XVI-XVII вв. предпочитали лишь головку сапогов и башмаков делать кожаной, а голенище шить из дорогой ткани, бархата или парчи. Целиком бархатной или парчевой (и, следовательно, очень неноской) была обувь российских цариц, неизменно расшивавшаяся золотым «узорочьем», орнаментированная кожаными и металлическими ажурами и аппликациями. Украшенные жемчугом полусапожки были частью свадебного одеяния богатых московиток. На праздник они предпочитали надевать обувь на высоком (5-6 см.), наборном, устойчивом каблуке. Носок по «древнерусской моде» делался приподнятым: сапожки должны были обращать на себя внимание из-под длинного платья.

Простые горожанки носили ежедневно куда более неказистую обувь. По форме она напоминала современные детские пинетки и называлась поршни. Кожу для поршней не дубили (это была долгая и дорогостоящая процедура), а только разминали и пропитывали жиром. Швов на этих своеобразных «туфельках» не было: из кожи вырезался овал, по краям пропускался ремешок, который завязывали на подъеме. Подошву для прочности дублировали берестой в несколько слоев. Поршни были ноской обувью, только быстро намокали в дождь.

Если они пронашивались — на дырку ставили заплатку из кожи, часто декоративную. И вообще, несмотря на повседневность и обычность поршней как вида обуви, даже самые скромные из них все-таки были украшены вышивкой, прорезями, бусинами, т. е. «индивидуализированы» их хозяйками. Впрочем, в крупных торговых городах типа Новгорода и Пскова дешевая готовая обувь с XIV вв. начала вытеснять ее домашний пошив, позволявший учитывать индивидуальность заказчиц. Крупные ремесленные мастерские наводнили рынки своего рода «унифицированной» и примитивной по крою и отделке обувью. Желание быть, «как все» превратилось к концу XVII столетия в необходимость быть, «как все».

Значительную часть года жительницы древнерусских княжеств и земель носили обувь «на босу ногу». В морозы крестьянки обматывали ноги длинными тряпками (онучами), ладно и плотно облегавшими ступню. «Царицыны онучки» упомянуты даже в описях царского имущества XVI в. Лишь в середине XVII в. в городах Московии некоторые счастливицы стали обладательницами чулок, кроеных из мягкой ткани. Они не имели ни резинок, ни подвязок и просто легко спадали на щиколотку «гармошкой». И лишь в гардеробе царицы были две пары «чюлок вязанных», а также сделанных из «шелку лазоревого с серебром». Обе пары этих привлекательных вещиц были привезены из Германии и стоили немыслимых денег.

Представляя костюм древнерусских женщин допетровского времени как целое, стоит подчеркнуть, что все его детали «работали» на создание образа величественности и спокойствия. Судя по фольклорным произведениям, идеалом женской красоты и в Древней Руси и, особенно, в эпоху Московии XVI-XVII вв., считался высокий рост, природная статность, размеренность и плавность движений, умение ходить, «словно плыть», «как лебедушка». Считалась, что красивая женщина должна быть несуетной, иметь горделивую посадку головы, а глаза опускать долу, за исключением самых знатных и царицы.

Многие иностранцы, побывавшие в русской земле, отмечали дородность виденных ими московиток. Так, придворный медик царя англичанин Самуил Коллинз, мысленно сравнив крупнокостных жительниц Московии со своими сухопарыми соотечественницами, написал: «Маленькие ножки и стройный стан почитаются у них (московитов — Н. П.) безобразием. Красотою женщин они считают толстоту. Худощавых полагают нездоровыми, и потому те, кто от природы не склонны к толстоте, предаются эпикурействам с намерением растолстеть: лежат целый день в постели, пьют русскую водку, очень способствующую толстоте, потом спят и снова пьют...» Где тут правда, а где — фантазия, разобраться нетрудно.

От водки трудно растолстеть, а описанный англичанином образ жизни с бесконечным лежанием в постели можно было «подсмотреть» лишь в среде богатого боярства. Обманчивое подчас представление о толщине «русских баб» рождалось у иностранцев как раз под влиянием непривычного для их глаза силуэта русского женского костюма — широкого и свободного в крое, многослойного. Он, формировавшийся столетиями, сильно отличался от европейской моды с ее подчеркнуто акцентированной талией. Русские женщины, рацион которых включал главным образом изделия из круп и злаковых, вплоть до петровских реформ не носили ничего подобного корсетам, и потому, как верно заметил другой путешественник, И. Г. Корб, — стан их формировался иначе, чем «у прочих европеянок и тело, нигде не стесняясь убором», могло «разрастаться, как попало».

Крупность и дородность фигур русских женщин, не портила, однако, по мнению большинства иностранцев, общего благоприятного впечатления от их внешности. Буквально все «критики» сходились в том, что русские женщины «черезвычайно красивы». Одни из них отмечали, что они «белы лицом, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки, тонкие пальцы». Так представил московиток начала XVII в. шведский дипломат Петр Петерей. Другие, в том числе немец Адам Олеарий, отмечали, что «русские женщины вообще среднего роста, но стройные и нежного телосложения». Единого мнения с ним был и австриец И. Г. Корб: «У русских женщин стройный рост и лицо красивое». Созданию общего положительного мнения о красоте женщин и служил их традиционный костюм X-XVII вв., выгодно подчеркивавший достоинства и скрадывавший недостатки.